К.ЛАРИНА: Начинаем программу «Дифирамб».
Сегодня программа наша посвящена памяти Зиновия Ефимовича Гердта. Поскольку, вот так вот, две даты – дата рождения и дата его ухода из жизни они такие у нас в этом году получились закруглённые: 95 лет со дня рождении Зиновия Гердта отмечалась в сентябре, а сейчас вот, 18 числа, 18 ноября. 15 лет с тех пор, как Зиновия Ефимовича с нами нет.
У нас сегодня в студии Татьяна Александровна Правдина. Я не могу это слово произносить – я его ненавижу, - жена Зиновия Гердта, которая прожила с ним огромную жизнь.
Здравствуйте, Татьяна Александровна.
Т.ПРАВДИНА: Здравствуйте.
(Исполнение)
К.ЛАРИНА: Ну, кого тут ещё назовёшь, вот так поставишь рядом? Мне кажется, что человек, который стихами мог разговаривать, километры знал наизусть, наверное?
Т.ПРАВДИНА: Он знал, конечно, километры. Но вот я-то считаю, что он читает лучше всех, потому что при том, что он артист, он читает, и он сам это говорил, что надо читать так, как будто ты угощаешь. Уж ты, когда ешь что-нибудь вкусное, ты хочешь всем своим рядом их угостить. И он читает так, приглашая тебя восхититься этим немыслимо прекрасным.
К.ЛАРИНА: Как музыкант, который играет музыку, приглашает своей игрой. Да?
Т.ПРАВДИНА: Да, да, вот именно. И это он всегда там с Мишей Казаковым. И Миша, в общем, какие-то вещи воспримет, потому что Миша, скажем, Бродского читал уже не как чтец, не как артист, а вот так, как просветитель. Я не знаю, в общем, угощающий.
К.ЛАРИНА: Татьяна Александровна, а вот вообще, из чего складывался вкус человека? (Я имею в виду Зиновия Ефимовича Гердта). Или это какое-то врождённое качество?
Т.ПРАВДИНА: Понимаете, в чём дело? Ну вот, я потом расскажу о городе, в котором он родился. Но это, конечно, то, что вот называется по-английски - сам себя сделавший человек. Потому что он, родившийся, ну, в таком, более или менее просвещённом, но всё-таки в местечковом месте, и всё, сам себя сделал.
Конечно, его Бог наградил – это ясно. У него было то, что мне кажется самым главным в искусстве чувство меры и стиля. И он был с необыкновенно хорошим вкусом. И отсюда, так сказать, такая вся жизненная линия его всей жизни – во всех поступках и в поведении.
Ему повезло: в этом местечке, в школе был необыкновенный учитель русского языка, который показал ему, что такое поэзия. Тем более, русская поэзия. И Зиновий Ефимович навсегда был к этому, так сказать, не просто привязан, а прилеплен. Не было минуты, чтобы он жил без стихов. Когда один, когда это, если ехали в машине, то он мог читать и всё. И это составляло основную, так сказать, линию поведения. И во всём – и в актёрском его проявлении тоже, конечно, поэзия играла самую главную роль.
К.ЛАРИНА: Вообще, если говорить о том, из чего сложилась и складывалась слава Зиновия Гердта, а это же не просто актёрская слава, правда? А это тот самый случай, когда смыкается профессия с личностью. И из этого возникает что-то такое совершенно невероятное, отдельное. Ну вот, как не знаю, тот же Булат Окуджава. Да? Это же не просто поэт-песенник, правда же?
Т.ПРАВДИНА: Во-первых, Булат – бард. Я не люблю «бард», я люблю поэт. Булат – поэт.
К.ЛАРИНА: Это не просто поэт, правда? Не говоря уже об актёрской профессии, она же очень зависимая. Это профессия исполнительская.
Вот, на Ваш взгляд, когда Зиновий Гердт перешёл эту границу? Когда он перестал быть исполнителем, а стал автором, как бы личностью, которая много определяет?
Т.ПРАВДИНА: Знаете, я тоже много про это, естественно, много думала. И я думаю, что помимо всех талантов, которые бывают, там: композитор, художник и всё такое, перешибает все таланты на свете человеческий талант. Когда человек одарён этим свойством – быть человеком.
Зиновий Ефимович, что про него можно сказать? Он – человек с чистой биографией, не придерёшься: вёл себя безукоризненно во все времена жизни – ну, много женился и всё такое, и во всём всегда был порядочен и человеческий талант был огромен.
И он исполнителен. Он был, так сказать, одарён шармом, обаянием таким, что все, кто с ним работал, как-то позволяли ему творить самому.
И вот, скажем, все документальные фильмы, как много он их сделал, там не было ни одного слова чужого – он делал сам текст и его читал. Всех устраивало, и это всех радовало.
К.ЛАРИНА: Вот эта программа, кстати, мы должны были её вспомнить, «Чай-Клуб». Она же сложилась, это же не интервью, ничего – это просто.
Т.ПРАВДИНА: «Чай-Клуб» была потрясающая программа. К сожалению, вот её придумал человек замечательный, недавно ушедший от нас, Лев Николаевич Николаев. Он придумал. И тогда стали думать, что вот такое вот – Гердт и двое гостей. И кто будут эти гости? Вот каким образом выбирать кого-то в гости?
И придумали такой ход, что это будут люди, которых Гердт, может это и не так, может он ошибается, но он так считает, что это порядочные люди.
И там были и знаменитые имена, и не знаменитые, - разные, разные, разные.
И что самое потрясающее, когда Зиновий Ефимович ушёл, и его не стало, они сделали такую передачу памяти и придумали такую вещь: в конце передачи, было 57 передач, соответственно было 114 человек гостей.
К.ЛАРИНА: Они повторялись?
Т.ПРАВДИНА: Нет. Дали на экране подряд, такой в подбор – не столбиком, никак, - имена всех людей. И ты сидел, читал имена, и тебя все устраивали. Это было такое счастье!
К.ЛАРИНА: Слушайте, это очень много, мне кажется, что сегодня столько мы не насчитаем 114 человек порядочных. (Смеётся).
Т.ПРАВДИНА: Ну, наверное. Есть такой анекдот, да? – Кого выбрать? Нас нельзя: мы из Одессы. Да, это вот так, это было необыкновенно.
К.ЛАРИНА: А эта программа существует? Она есть в архивах? Где-то существует же?
Т.ПРАВДИНА: Она есть в дисках. Есть она, конечно. Но это же кончалась программа, это было ТВ-6 тогда. А сейчас, кому это всё принадлежит, я не знаю.
К.ЛАРИНА: Это, конечно, была абсолютная импровизация, насколько я понимаю, эта передача, да?
Т.ПРАВДИНА: Да, это было всегда обаятельно, потому, что люди сидели, разговаривали попросту, и было и печально, и весело, и всяко. Там замечательные есть моменты.
К.ЛАРИНА: А то, что он так поздно состоялся как большой артист, это его не мучило?
Т.ПРАВДИНА: Вы знаете, это не совсем так. Что значит «состоялся как большой артист»?
Его знали уже по Образцовскому, по Кукольному театру, его знали. И знали не только в России, не только в Москве, но и в мире, так сказать, где он играл все роли.
К.ЛАРИНА: Но это за ширмой?
Т.ПРАВДИНА: За ширмой, да. Но он вышел на человеческую, как говорится, сцену сначала в «Современнике» в «Маленькой работе», потом уже была замечательная работа. Это сделал Арье, ученик Додина «Замечательный костюмер». Это уже было поздно, да.
К.ЛАРИНА: Я это помню. Это уже было в театре Ермоловой, когда Владимир Владимирович Фокин был главным режиссёром этого театра. Они играли с Якутом. Это потрясающий спектакль. Я счастлива, что я его видела!
Т.ПРАВДИНА: Замечательно! Это действительно было огромно. Да, что говорить? Нет, он вышел из-за ширмы, ну, конечно, в общем, довольно поздно. Но он уже был очень в кино.
Ну, что же, сняли, скажем, «Телёнка» и «Фокусника» в 67-68 году. Давно.
К.ЛАРИНА: Насколько это была всё-таки большая первая, первая большая роль такая?
Т.ПРАВДИНА: Ну, главная роль. До этого у него были там всякие эпизоды. Но он ухитрялся, вроде, как Фаина Георгиевна Раневская делать из эпизода чуть ли не главный ход. Так что, что говорить?
К.ЛАРИНА: Мы сейчас слушаем Новости, и потом продолжим нашу программу.
Обязательно ещё услышим голос Зиновия Ефимовича Гердта. Я вот там подобрала ещё 2 стихотворения. Мы обязательно услышим, и расскажем с Татьяной Александровной о том, как сегодня память об этом актёре хранится в нашей стране. Потому что там есть, о чём рассказать. Вот мы уже упоминали место его рождения, город Себеж. Мы обязательно расскажем о том, что там происходит.
НОВОСТИ
К.ЛАРИНА: Вспоминаем мы сегодня Зиновия Гердта. Напомню, что в нашей студии Татьяна Александровна Правдина, жена Зиновия Ефимовича. И я обещала ещё стихотворение обязательно поставить в эфир.
Сейчас мы это сделаем. Мы услышим стихотворение «Август» Бориса Пастернака в исполнении Зиновия Гердта.
(Исполнение)
Вот пока мы слушали эти строчки, и вы тоже, я напомню: это Борис Пастернак, а то спрашивают: кто автор? Пастернак автор! Уже вот забывают знакомые строки наши слушатели.
Вот Татьяна Александровна наизусть повторяла всё за мужем.
Т.ПРАВДИНА: Не наизусть. Это понимаете, такое… Это стихотворение ещё в нашей жизни имело такую очень интересную историю.
С нами вместе, то есть, мы там позже приехали, живём в посёлке «Советский писатель» на даче. И там, значит, ещё, естественно, раньше нас дача Александра Трифоновича Твардовского. И мы общались и дружили. И однажды Александр Трифонович позвал Зиновия Ефимовича пойти за грибами. Ну, он-то настоящий, так сказать, российский грибник, и вообще, знающий природу, лес и всё остальное. И Зиновий Ефимович сказал: «Ну, когда? Часов в 8»? На что Александр Трифонович сказал: «Ну, в 8 приходят уже с грибов». Но, пожалев Зиновия Ефимовича, они пошли не в 5, как ходил Александр Трифонович, а где-то в половине восьмого.
И они шли, тогда ещё у нас вокруг там была природа, был лес, и всё. И Александр Трифонович шёл впереди. И Зяма вдруг вспомнил, какое сегодня число, нет ли у него сегодня спектакля? И он сказал: «Александр Трифонович, какое сегодня число?». А он говорит:: 19-е, ну, по-старому шестое. И тут естественно у Зямы совершенно щёлкнуло тут же: 6 августа по-старому – Преображение Господне. И он, ни о чём не предупреждая, начал на весь лес, а их двое, никого нет, раннее утро. И он начал читать это стихотворение в спину Александра Трифоновичу.
Александр Трифонович – необыкновенная личность, это отдельный совершенно рассказ, и нечего говорить. Но он был очень ревнивым, скажем, к напечатанию стихов поэтов в своём журнале.
И тут он прочитал. И сказал: «Да,…». А Зяма знал, что Пастернак не самый первый для Твардовского поэт. Он сказал: «Да, порядочная поэзия», - сказал Твардовский. И дальше шёл разговор: «А что ещё? И из моего что-нибудь знаете?». И тогда Зяма ему стал читать его, самого Александра Трифоновича. Поэтому это была замечательная такая история.
«Здравствуйте. К сожалению, лично никогда не доводилось встречаться с Зиновием Ефимовичем, но всегда чувствовала его присутствие. Поражает его доброта, восхищает его мудрость, его строгость к самому себе. Располагает его общительность. Как он читал! Как дублировал за кадром! Никто нам не мог рассказать за обезьян Донни и Микки, как он! А передача на фоне «Чая»! А юбилейный вечер! Помню его, помню! Читал книгу «Зяма».
А как наша публика? Помнит Гердта?», - спрашивает наш слушатель.
Как Вы чувствуете? Помнит?
Т.ПРАВДИНА: Знаете, я вот и пришла к Вам. Так случилось, что всё время идут какие-то мои публичные выступления: по телеку, так сказать, я мелькаю. Это мне всё кажется. А потом я вдруг подумала, что я не имею права отказаться. Потому что до тех пор, пока человека помнят, он жив.
Для меня-то он, так сказать… Кто-то мне однажды задал вопрос: «Когда Вы вспоминаете Зиновия Ефимовича, что Вы вспоминаете?». Я говорю: «Я его не вспоминаю. – Как это?
Я говорю: Ну, так, мне не надо вспоминать. Он всё время рядом со мной. Я советуюсь с ним. На мне его часы. Так что, у меня нет, у меня есть ощущение, что просто он далеко-далеко уехал, никак не доеду. Ну, доеду, вероятно, по всей логике жизни.
К.ЛАРИНА: Ну, ладно!
Т.ПРАВДИНА: Нет, это нормально, ребята. Не надо ханжествовать. Смерть - великое чудо! Вот. Поэтому, что сказать? Зиновия Ефимовича помнят, любят. Но бывают разные, конечно. Если будет время, расскажу.
К.ЛАРИНА: Хорошо. Сейчас ещё одну прочту тоже реплику от нашей слушательницы: «Уже давно прочитала Вашу книгу о Зиновии Ефимовиче. Лучшего изложения и огромного интереса к написанному я больше не встречала и не испытывала.
Здоровья Вам и Вашим близким на долгие годы. И вопрос: а будут ли ещё книги, посвящённые Зиновию Гердту?».
Ну, давайте вот как раз расскажем о Ваших мечтах и планах, о которых мы говорили в перерыве, Татьяна Александровна.
Т.ПРАВДИНА: Да. Ну, что я могу сказать? Спасибо за добрые слова. Я-то считаю, что самый высокий комплимент, который я получила за опубликование этой книжки: мне было сказано: «Как будто у вас в гостях побывали». Это было чрезвычайно приятно. И даже там ведь потом её переиздавали то ли 8, то ли 9 раз. И там было сказано, что это воспоминания части людей, которых любил Гердт. Не которые любят Гердта, кто любит Гердта? – Все любят Гердта! Но это такая общая фраза.
А тут были, и было несколько человек, к сожалению, уже ушедших из жизни, которые мне сказали: «А что, разве меня Зяма не любил?»., - сказал мне Вася Аксёнов.
Или писатель-хирург Юлий Квейндлин тоже сказал: «А у меня уже написано о Зяме. Почему ты не включила?».
Ну, вот такая вещь. Поэтому, что можно сказать?
К.ЛАРИНА: Ну, вот книжка, которая вышла в издательстве «Зебра Е»., поскольку это вот в качестве информационной вещи присутствует в Интернете. Я посмотрела, я просто знаю эту историю, когда просто взяли её и скомпилировали из
каких-то кусков, украли просто.
Т.ПРАВДИНА: Если бы скомпилировали! Нет, не в этом дело. Понимаете, раздался звонок от очень старинного знакомого из Израиля, который мне сказал: «Таня, что случилось? Вы что, изменили имя вашему внуку?». Я говорю: «То есть, почему ты, собственно говоришь?». Он говорит: «Ну, вашего внука зовут же Орест – Орик?». Я говорю: «Да». - «А вот вышла книжка, где он от имени Зямы назван Борей». Я говорю: «Как это? Что за книжка?». – «А вот есть книжка «Рыцарь совести». И я сказала: «Я её не видала». Купили. И выяснилось, что я поняла, что я очень здоровая баба, что у меня не было в этот момент инфаркта, потому что книжка называется «Рыцарь совести». На обложке так стыдливо, в тени написано: «Зиновий Гердт».
Т.ПРАВДИНА: Да. А на корешке и на титуле совершенно чётко написано: «Зиновий Гердт. «Рыцарь совести».
Все «Друзья о Гердте», взятые из этой книжки, вот которая «Зяма», это же Гердт!
А первая часть – «Гердт о себе» такой жути, сказать не могу!
Во-первых, Гердт никогда не писал книги. Значит, это всё скомпилировано из интервью, в газетах и всё такое. Всё взято.
К.ЛАРИНА: Да что Вы!
Имена перевраны, там Бог знает, что. И там написано: «Татьяна Правдина – вторая жена. (Окончательная)».
То, что у него была… Я – третья жена, действительно окончательная. Но была вторая жена – замечательная дама, с которой было прожито 8 лет. О ней даже не упомянуто.
Вся книжка, понимаете? – Компиляция, если вы посмотрите в словарь, то «компиляре» - значит грабить. Это такое значение этого слова.
Я ненавижу судов.
К.ЛАРИНА: Вы подали иск в суд?
Т.ПРАВДИНА: Сначала предложили: «Ребята! Остановите! Уберите книжку из продажи. Не печатайте больше».
Книжка попала уже я не говорю в Белоруссию, Украину, и всё СНГ, уже в Израиле, в Америке она есть – везде они её по не очень лёгкой цене торгуют.
И потом в «Новой газете» тут недавно была публикация «Чистое имя – выгодный товар». С нашими, так сказать, претензиями.
Ещё весной мы предложили: опомнитесь, ребята! Опомнитесь! Прекратите! Сделали независимую экспертизу, доказывающую.
Но вот два дня назад был вторичный суд, где они говорят, что законом компиляция не запрещена.
Я 40 лет проработала в издательстве, даже больше. Поэтому, как делаются книги и что такое компиляция, я знаю.
Компиляция позволительна, но, если тот, кого ты компилируешь жив, покажи его и получи его на этот счёт одобрение. Всё остальное – разбой.
Поэтому это ужасно печально!
К.ЛАРИНА: То есть, сейчас – судебный процесс?
Т.ПРАВДИНА: Сейчас идёт судебный процесс.
Мне не хочется на этом кончать.
К.ЛАРИНА: А мы сейчас – о хорошем.
Т.ПРАВДИНА: А мне хочется сказать о хорошем.
К.ЛАРИНА: Да! На родину, в город Себеж, о хорошем -
там открыт памятник Зиновию Ефимовичу Гердту.
Т.ПРАВДИНА: Что хочу сказать? Вот, чтобы на мрачном, так сказать, не зацикливаться, хочется сказать, что в этом году до этого суда, слава Богу, было событие, которое не только меня потрясло, а ещё довольно большой круг моих близких друзей.
Зиновий Ефимович родился в городе Себеж. Это Псковская область на границе с Латвией.
И это было местечко, где жили русские, поляки и евреи. И там была церковь православная, был костёл, и была синагога.
Синагога была снесена во время советской власти, костёл – тоже. Костёл оставался, а церковь была во время войны разрушена.
Зиновий Ефимович оттуда уехал, когда ему было 11 лет. В Москву, к брату.
И дальше – мы в этот город заезжали с Зиновием Ефимовичем. Значит, я там была в первый раз лет 30 тому назад, когда мы ездили в Прибалтику. И ещё тогда его дома, в котором он родился, уже не было, но какие-то люди ещё тогда были. Теперь уже нет никого.
Шесть лет, даже больше тому назад сележане по собственной инициативе решили поставить своему земляку памятник.
К.ЛАРИНА: То есть, память о нём там хранится, да?
Т.ПРАВДИНА: Есть у них. Конечно, у них нет более знаменитого земляка. Но не в этом дело. Дело в том, что они придумали. Обратились в Москву к художникам. И был сделан проект памятника в 2004, или 2005 году был заложен камень, на котором было написано, что будет здесь установлен памятник.
Потом всё заглохло. Все вокруг меня терзали, говорили: «Вот, заглохло, давай! \».
К.ЛАРИНА: Денег не было, да?
Т.ПРАВДИНА: Там денег не было, там были какие-то сумасшедшие суммы. И я сказала: «Ну, не я же должна. Неприлично, чтобы я это инициировала.
И вдруг весной этого года мне сообщают и оттуда мне присылают – они решили опять возобновить это, и устроили конкурс художников на памятник Зиновию Ефимовичу.
И прислали мне по Интернету варианты этих эскизов. Ну, не эскизов, а вот варианты.
Самое поразительное, что в этом городе они устроили голосование, как бы такой вроде референдум, когда жители голосовали за какой-то из этих вариантов.
Когда они мне прислали, я была в полной панике.
К.ЛАРИНА: То есть, они это сделали, как выставку, люди приходили, смотрели, да? И отдавали свои голоса.
Т.ПРАВДИНА: Приходили, смотрели и отдавали свои голоса – голосовали.
И, когда прислали, то было известно, что решение будет принято там такого-то числа. И из всех, что там были, мне понравился только один. Поэтому я жила в трепете: что же вдруг победит? Потому что моего права никакого не было, потому что их инициатива, их земляк, и они полностью могут меня ни о чём не спрашивать.
И мне понравился один очень. И, как О! Бог есть, счастье: выигрывает этот.
И это скульптор, который живёт в городе Жуковском – Олег Ершов.
И мне позвонили, там изменился у них, когда мы ездили на закладку камня, там был один мэр, а сейчас там мэр женщина – Галина Анатольевна, необыкновенная дама. Позвонила и сказала, что вот возьмите телефон этого скульптора, потому что ему, конечно, надо с вами повидаться.
Я ему позвонила. На следующий день он ко мне приехал. Мы просидели с ним целый день. Я дала ему всё, что могла, и он поставил условие: что, когда он сделает эту скульптуру в глине, то я должна непременно приехать и посмотреть. Что и имело место.
Я была в это время за 400 вёрст в деревне на Валдае. Он мне позвонил. Значит, я приехала на поезде.
Он предложил, что он за мной приедет. Я приехала на поезде, и он меня повёз в литейный цех. Я была первый раз в жизни. Была потрясена, что это всё работает. Это в городе Жуковском, где когда-то был ЦАГИ _Авиационный институт).
И, значит, увидела это в глине. И была счастлива. Ну, там он просил делать замечания. Я честно всё сказала, что не так.
Но самое главное, самое главное – выражение лица, что есть глаза – и вот это самое главное.
Он, этот молодой человек, не видевший живьём Гердта никогда, и не трогавший его, так сказать, уловил необыкновенно. Это было счастье.
К.ЛАРИНА: Интересно, он наверняка смотрел там фильмы, какие-то роли, документальные фильмы.
Т.ПРАВДИНА: Ну, всё, я ему всё дала. Конечно. Но это совсем другое: он удивительный, он дивный-дивный художник. Я потом видела его работы. Он сделал два фонтана в подмосковном Раменском – удивительно! Один фонтан - «Адам и Ева», и второй – «Времена года». Вот замечательно, необыкновенно.
Всё! Надо главное рассказать. Дальше. 20 сентября этого года эта глина была превращена и он её довёз в бронзу. И 20 сентября, накануне 21 сентября - день рождения, 95 лет было открытие памятника. И мэр сказала: «Приезжайте, как можно больше». И мы поехали компанией 14 человек: поехал издатель книги, поехала моя дочка с мужем, внук, Шура Ширвиндт с женой Татой, и друзья ещё. И мы присутствовали при этом деле.
Это город совсем, совсем небольшой. Там население одного большого дома. – Вот все они были там.
Я, в общем, довольно, так сказать, так сложилось по жизни, не плачу никогда. А тут я обрушилась. Так это было, потому что, как Вам сказать? Когда вот шли снимать это покрывало с этого памятника, я видела лица людей и понимала, что они все со мной. Вот это их тоже.
И там, кроме того, что они выбрали этот памятник, ещё шёл разговор, что написать на памятнике? Хотели даты жизни. Я говорю: «Ребята, это на кладбище пишут – там, родился, помер. А это пишут где-нибудь сзади.
А так надо: кто хозяин памятника, откуда он взялся?
Поскольку они собирали деньги сами, чуть ли не в школах по рублю, я предложила: «Народному артисту Зиновию Гердту от себежан».
К.ЛАРИНА: Так и написали?
Т.ПРАВДИНА: Так и произошло.
К.ЛАРИНА: Татьяна Александровна, я просто так спешу – я ужасно хочу любимое моё стихотворение поставить в исполнении Зиновия Гердта.
Потрясающее исполнение, потрясающие стихи! И на этом мы завершаем передачу.
Татьяна Александровна Правдина, Зиновий Гердт и Давид Самойлов.
Татьяна Правдина и Яков Гройсман
Зяма – это же Гердт!
Мы прожили вместе тридцать шесть лет. Сегодня это половина моей жизни, а когда пять лет назад Зямы не стало, было, естественно, даже больше.
Но наша жизнь продолжается, так как его не стало только физически, потому что на каждую свою мысль, поступок, решение я слышу и чувствую его отношение – радостное или сердитое – и спорю, убеждаю, соглашаюсь. Это касается не только домашней жизни, но и той, что называется общественной, – событий в стране, поведения политиков, друзей. Мы были счастливой семьей – семьей единомышленников, то есть не только любили друг друга как мужчина и женщина, но и дружили. Я думаю, что ставшее классическим утверждение «все счастливые семьи счастливы одинаково» не всегда верно, но об этом расскажу, если достанет мужества, отдельно.
В этой книге – впечатления, мысли, воспоминания очень разных людей. Людей, вернее, части тех людей, которых любил Гердт, и тех, с которыми если не дружил, то хорошо к ним относился и высоко их ставил.
В этом я не сомневаюсь и постараюсь, естественно, субъективно, о них немного сказать, предваряя слова каждого автора.
Все статьи расположены в книге по хронологическому принципу – приблизительно по времени начала общения авторов с Зямой.
Т. Правдина
Об Исае Кузнецове
Я думаю, что независимо от социальной принадлежности во всех слоях российской жизни принято ходить в гости и, конечно, приглашать к себе. К кому-то чаще, к кому-то на «календарные» дни – именины, рождения, годовщины свадьбы, дни памяти.
И мне всегда интересны присутствующие. В каких-то домах каждый раз встречаешь совершенно «недавних» людей, а есть семьи, где основной состав «застольцев» неизменен, притом на протяжении долгих лет, и их даже не приглашают, а просто есть замечательная уверенность, что и для них этот день важен. Не знаю, как в провинции, в Москве таких домов, по-моему, маловато. Лет двадцать назад Зяма и я были приглашены на день рождения человека, с которым познакомились незадолго до этого, чрезвычайно важного, занимающего «солидный» пост. И как приятно мы были удивлены, что только мы – «новенькие», а все остальные – школьные и институтские друзья наших хозяев. И от этого наши новые знакомые стали нам сразу ближе.
Всё это я к тому, что хочу сказать об Исае Кузнецове. Он самый давний Зямин друг, с «до-войны», с ФЗУ, со студии, из тех, кто знает все достоинства и недостатки друга, всё прощает, потому что любит. В 1960 году, когда я стала Зяминой женой, они, разведенные разными направлениями своей деятельности, естественно, общались, но не так часто и тесно, как раньше. Мы с Исаем и его женой Женей, конечно, познакомились, но редко бывали друг у друга, встречались у Львовских, в театрах, так сказать, «светское» знакомство, без настоящего чувства и представления о человеческой сущности каждого. Со временем я стала читать сначала его рукописи, а потом и книги. До этого я знала его и Авы Зака пьесы по спектаклям, а это все-таки опосредованное знакомство с автором через актеров и режиссеров, а тут я поняла, что Исай имеет в современной литературе очень свой голос, спокойно и мягко рассказывающий о событиях, чувствах и людях. Он делает это так объемно и вместе с тем тонко, что непременно вызывает ассоциации в восприятии читателя. Возникает мысль: «Да, да, я это знаю, я это чувствовала, а он так замечательно это выразил!» Именно то, что мы думаем, когда читаем Чехова (Бунина, Куприна… список имен настоящей русской литературы, слава Богу, у нас не маленький). Но о гостях.
Недавно, увы, уже без Зямы, я была на торжествах у Исая и Жени Кузнецовых. Было очень много гостей – родственников и друзей, старых, молодых, детей. Все знали Зяму, большинство – лично, а дети – из телевидения, фильмов и рассказов старших.
Я знакома с семьей Кузнецовых сорок лет, но все другие гости моего, старшего поколения были «давнее». Самым главным в атмосфере дома было равенство, а отсюда – полная свобода и естественность всех. Тосты умудренных и совсем «мелких» выслушивались с одинаковым вниманием или его отсутствием, как это бывает иногда в разгаре застолья. Но равно! Ясно было, что это дом, где не заставляют «уважать и заботиться», а просто для всех членов этой большой семьи и уважение, и забота – естественное, повседневное состояние. Думаю, это заслуга Деда и Бабки, Исая и Жени, их ощущение необходимости простоты. Как говорится, «именины сердца» – вот что это был за вечер!
Возвращаясь, я думала о том, какое счастье, что на протяжении жизни у Зямы был такой друг. Деликатный, естественный, верный. Никогда не выпячивающий себя, не заносящийся, восхищенно встречающий чужой талант. Последние годы Исай с Женей, Зяма и я виделись чаще. Наверное, потому, что, как говорят англичане, a friend in need is a friend indeed (друг в беде – настоящий друг). Поддерживая Зямин дух, Исай организовал встречу студийцев. Они собрались у нас, и счастьем было видеть, как они все помолодели в этот вечер, вспоминая свою юность.
Читая книги Исая, на протяжении лет видя, какой он друг и какой он дома, я понимаю, что он, не формулируя этого для себя, стоит на твердой основе, которой верен неизменно: семья и друзья. И потому обладает таким несуетным, вызывающим уважение чувством собственного достоинства. Вероятно, так было всегда, но кажется, что сегодня особенно, – таких людей раз-два и обчелся!
А теперь, я знаю, Исая и Женю мне приглашать не надо – они придут сами!
Исай Кузнецов
У нас еще не отняты права.
Мы говорим веселые слова.
И только в звонкой доблести острот
Пред нами жизнь как подвиг предстает.
Мирон Левин
Зиновий Гердт читает Пастернака.
Четыре дня подряд, каждый вечер, я сижу у телевизора, смотрю на него, слушаю, вспоминаю…
Он именно читает. Не как артист, выступающий в концерте, просто – читает. Сидит у себя в саду с синим томиком Пастернака из «Библиотеки поэта», потрепанным, разбухшим от закладок, и читает. Читает, не заглядывая в него, сбивается, вспоминает, поправляется…
Я хорошо знаю эти стихи, те, что он читает, невольно вторю ему шепотом. Иногда он все-таки открывает книгу – на какое-то мгновение – и снова читает, рассказывает о случайной встрече с самим поэтом, о том, как читал стихи Пастернака Твардовскому, как тот слушал, и снова – стихи… Вдруг, закончив читать, смеется. Смеется от восхищения, от удивления перед силой стиха, его красотой, точностью слова, музыкой…
– Вот так, ребята… – говорит он.
Я всматриваюсь в лицо восьмидесятилетнего человека, читающего Пастернака. Да, постарел… Постарел, но не изменился. Узнаю его смех, жесты, интонацию и эти слова: «Вот так, ребята…»
Мы бродим по почти безлюдным улицам города, которого больше нет. Та Москва, еще довоенная, не добравшаяся до своих отдаленных окраин, еще не поглотившая их, ушла навсегда. Москва до войны – город, нынешняя – мегаполис.
Когда репетиции в Арбузовской студии кончаются поздно и трамваи, автобусы уже не ходят, добираться домой – а мы оба живем на окраине – можно только пешком, такси ни ему, ни мне не по карману. И мы гуляем по городу.
Медленно светлеющее небо… рассвет, в котором теряют яркость всё еще горящие фонари… редкие, подгулявшие прохожие… обочины тротуара в белых разводах тополиного пуха… Тополиный пух – середина июня…
Кругом семенящейся ватой,
Подхваченной ветром с аллей,
Гуляет, как призрак разврата,
Пушистый ватин тополей…
Бросить спичку – и легкий язычок пламени быстро, как по бикфордову шнуру, заскользит вдоль тротуара…
Дню рождения великого артиста посвящается.
Зиновий Ефимович Гердт (настоящее имя — За́лман Афро́имович Храпино́вич; 8 сентября 1916, Себеж, Витебская губерния — 18 ноября 1996, Москва)
Они познакомились поздно, пройдя навстречу друг другу долгий путь: Зиновию Герду было 44 года, Татьяне Правдиной - 32, у обоих позади уже были браки. Ее приставили к известному артисту переводчицей на время гастролей театра по арабским странам. И Татьяна Александровна, как оказалось, настолько отвечала всем требованиям звезды, что они составили Пару - не по воле случая, а по закону гармонии жизни.
Мы встречаемся с Татьяной Правдиной-Гердт на даче в Пахре. Они всегда собирали тут большие компании друзей трижды в год: 25 января (в Татьянин день), 9 мая и 21 сентября, в день рождения Зиновия Ефимовича. Эта традиция сохранилась и после ухода Гердта, даже 19 лет спустя… За эти годы Татьяна Андреевна, конечно же, устала давать интервью и, похоже, и вправду рассказала прессе уже все, что можно было. Осталось не оглашенным самое дорогое, личное, глубокое… А я хочу говорить с ней про Зиновия Ефимовича Гердта, ее мужа и самого близкого человека, с которым она прожила вместе 36 лет. Значит, про то самое - «личное и глубокое».
Даже много лет спустя после смерти Зиновия Ефимовича ваш дом в Пахре полон гостей. Гердт любил большие компании, он был «душа нараспашку»?
На этой даче всегда было полно народу, ведь он больше всего на свете любил пообщаться с людьми, с друзьями. Но истинных друзей, таких совсем-совсем настоящих, у него было немного, все еще с довоенных времен. Самый близкий - Исай Кузнецов, писатель, драматург. Зиновий Ефимович ведь родился в городе Себеж Псковской области. Приехал в Москву мальчиком, поступил в училище, потом на завод пошел. В то время все предприятия устраивали театры рабочей молодежи. ТРаМом при ФЗУ электрокомбината руководил Валентин Плучек, позднее драматург Арбузов. Накануне войны из этой студии сделали театр. У них была знаменитая постановка «Город на заре» о строительстве Комсомольска. Особенность этого спектакля в том, что каждый артист писал свою роль сам, сочинял развитие роли. И Зяма играл скрипача Веню Альтмана.
- А потом началась война…
Вместе с Исаем Кузнецовым они записались добровольцами и ушли на фронт. Зяма проучился два месяца в саперном училище под Москвой, а потом попал на фронт, под Белгородом был ранен. Жива еще женщина, которая вынесла его с поля боя, - Вера Любимовна Вебская… Зяма с ней тоже всю жизнь дружил. Мы с ней до сегодняшнего дня перезваниваемся и общаемся. Верочка вынесла на себе под пулями раненого Зяму. А дальше оказалось, что в полевом госпитале нет гипса. В итоге развился остеомиелит - воспаление костной ткани, при котором она не срастается. И началось «лежание» по госпиталям. Последним из них была Боткинская больница в Москве. Все предыдущие десять операций ничего не дали, и было принято решение ампутировать ногу. В Боткинской работала хирургом необыкновенная женщина - Ксения Винцентини, первая жена конструктора Сергея Королева. И вот она везла Гердта на каталке в операционную и перед последним наркозом шепнула: «Попробую вдоль». То есть не ампутировать, а еще раз прооперировать. И чудо: 11-я операция прошла успешно, кость срослась, правда, нога стала на 8 см короче. Зиновий Ефимович подшибал каблук на 4 см, но все равно хромал. Конечно, это всю жизнь ему мешало. Из-за этой травмы и хромоты искривился позвоночник, продавилось легкое и было всегда травмированным. От этого или не от этого, но Гердт умер от рака легкого…
- Можно сказать, что именно «благодаря» своим травмам Зиновий Ефимович оказался в кукольном театре?
Знаете, есть такая категория «судьба». Когда Зяма лежал в госпитале в Новосибирске, туда приехал с гастролями кукольный театр Образцова. Раненых вынесли на носилках и самых тяжелых положили в первом ряду. Зяма потом рассказывал, что он смотрел больше на ширму, чем на артистов. И понял, что в ней спасение: за ширмой не видно, какой ты артист - хромой, с ногой или без…
И только-только выписавшись из госпиталя - это был уже 1945 год, - Зиновий Ефимович пришел в театр Образцова, поняв, что он может за ширмой играть. Образцов спрашивает его: «Вы какой-то стишок знаете? Прочтите». Он знал. И начал им читать, и читать, и читать, пока не понял, что они просто, так сказать, расширяют свой кругозор. А он стоит на костылях, читает стихи. И через час этого «выступления» говорит: «Я устал». И тогда Образцов ему сказал: «Мы принимаем вас в стаю». Они в это время ставили «Маугли», поэтому - «стая», в которой Гердт, как сам говорил, «пропасся» больше тридцати лет.
- Как у Гердта появилось желание выйти из-за ширмы на авансцену?
Тембр его голоса был удивительный, невероятный. И благодаря голосу и великолепной дикции он попал в кино - его первым фильмом стал «Фанфан-тюльпан». Это была роль опять же «за ширмой»: Гердт читал текст за кадром. Но мир кино его принял: стали снимать сначала в каких-то эпизодах, потом Тодоровский в «Фокуснике». А когда Швейцер решил снимать «Золотого теленка», то в роли Паниковского он видел Ролана Быкова. Но позвал Гердта: «Зяма, подыграй роль…» То есть нужно было просто бросать реплики. Посмотрев материал, Швейцер огласил: «Всё, ты снимаешься. И Ролан тоже так считает». Ролан Быков тоже позвонил ему и сказал: «Зяма, я видел это. Не может быть и речи: снимаешься ты!»
Гердт всегда говорил, просматривая свои фильмы: «Это не то», и очень редко: «Да, это пристойно». А Швейцер ведь режиссер был необыкновенный! У него нет ни одного фильма, где бы все артисты не сыграли свои самые лучшие роли. Я помню, Олегу Янковскому после «Крейцеровой сонаты» я сказала: «Олег, ты понимаешь, что это лучшее из того, что ты играл?» - «Да, конечно!» Все играли в «Теленке» замечательно. А ведь там были Юрский, Куравлев…
В «Золотом теленке» есть один кадр, мгновенный, про который я Зяме всегда говорила: «Вот тут ты достиг Чаплина» (Гердт вершиной актерского мастерства считал Чарли Чаплина). Ведь интересно в искусстве только одно: про человека. Все остальное - мура! Только про человека… Там есть сцена, когда они пилят гирю. И Паниковский Шуре говорит: «Пилите, Шура, пилите, они золотые…» Балаганов спрашивает: «А вдруг они не золотые?» И дальше крупный план на секунду, лицо Паниковского: «А какими же им быть?!» Он говорит Шуре, а по лицу видно, что он знает, что они не золотые, но есть какая-то такая жуткая надежда: «А вдруг…» Хотя он все понимает. Вот это грандиозно! У Зямы даже было на этот счет такое выражение: «Сегодня я прикоснулся к планке, у меня было несколько секунд…»
- Зиновий Ефимович считал Паниковского своей лучшей ролью?
- А какую же тогда?
Ту, что не успел сыграть. Была такая телепередача «Гердт читает Бабеля» - «Одесские рассказы» Бабеля. И он мечтал сделать моноспектакль «Закат»…
Пожалуй, из сыгранных ролей Зяма особенно любил кукольного своего конферансье, любил абсолютно. И вообще, пребывание в кукольном театре он считал главной удачей в жизни, в том смысле, что действительно кукольное мастерство необыкновенно. Кукла, оказывается, может все. И трагедию, и комедию. Но я никогда не слышала, чтобы Гердт сказал: «Вот это мое самое лучшее». Именно это его постоянное недовольство собой и делало его артистом «чаплинского толка», что, по-моему, и есть достижение высшей планки искусства.
Видите ли, у Зямы, как у человека лирического по сути, самым большим увлечением в жизни была поэзия. Своих стихов он не читал, хотя писал, но не считал это стихами: писал на дни рождения, мне записки посылал в стихах. Но знал он такое количество стихов - представить себе нельзя! Скажем, он выступает на каком-нибудь творческом вечере, и его просят: прочтите Пастернака то-то и то-то. Он задавал вопрос (и я всегда говорила: «Ты людей ставишь в дурацкое положение»): «Вам в какой редакции: первой или второй?» Он знал его всего!
Грех так говорить, но я считаю, что он читал стихи лучше всех. Зяма говорил: «Когда ты читаешь стихи вслух - это как если ты ешь вкусную конфету и хочешь, чтобы твой близкий ее тоже попробовал. Вот что это такое. Ты делишься собственным восхищением этой поэзией, вот для чего ты вслух это читаешь». Он сам читал стихи необыкновенно! Читал всегда и везде: ехали ли мы в машине или просто гуляли…
- В одном интервью Зиновий Ефимович признался: «Мне повезло: я не играл барахла»…
Но один свой фильм он так и не позволил мне посмотреть. «Укрощение огня»: про ракеты, Циолковского, Королева… Он и сам не смотрел, и мы увидели только после его смерти.
Тут надо сказать, что Зиновий Ефимович обожал автомобили. И всю жизнь у него была мечта иметь машину с автоматической коробкой передач, потому что с больной ногой ему трудно было жать на сцепление. И вот, наконец, он получил машину с «автоматом». Ехал как-то по городу, и на Пушкинской площади у него закончился бензин. Канистры нет, ничего нет, двинуться нельзя. Стоит и «голосует», чтобы кто-нибудь остановился. Тормозит один и спрашивает, что случилось. «Бензин кончился». - «Стойте, сейчас приеду». Это был режиссер Даниил Храбровицкий. Он вернулся с канистрой бензина, заправили машину. Гердт говорит ему на прощание: «Я ваш должник навсегда». Проходит не помню сколько времени. Звонок. «Зиновий Ефимович, вы помните, что вы мой должник?» - «Да». - «Я снимаю фильм. Будете у меня играть изобретателя Карташова?» И Зяма там играл, потому что он сказал: «Я твой должник». Он в этом смысле был абсолютно человеком слова.
Зяма всегда говорил: «Только я знаю, за что слыву и что я есть на самом деле». А я ему на это: «Уничижение паче гордости. Ты же прекрасно понимаешь, как тебя встречают люди». Потому что, когда его не стало, знаете, что меня действительно утешало? Когда мне вдруг говорили: «Редко увидишь, когда чужие внуки о ком-то плачут». Это правда. Я никогда не забуду, как мы пошли с Зиновием Ефимовичем на Усачевский рынок, и какой-то работяга-мужик говорит ему: «Можно тебя на минутку? Я рад тебя увидеть и хотел сказать: спасибо за все, что ты делаешь». Понимаете? У меня ком к горлу: какой-то проходящий мимо грузчик на рынке! Вот так-то… Его любили люди разных возрастов, разных профессий, социальных слоев, потому что у него, я бы сказала, была чистая биография. Биография замечательная. Еврей из местечка, сам себя сделавший, войну честно, по-настоящему прошедший, одиннадцать операций перенесший, оставшийся хромым и не жаловавшийся никогда.
Я помню, мы были в поездке по Америке, и Танька Догилева говорит: «Как я устала!..» А я ей: «Таня, знаешь, что вот этот, который тебе почти дедушка, - я ни разу в жизни не слышала от него слов „я устал“. Он никогда их не позволяет себе». Любимым его ответом на вопрос «Как ты себя чувствуешь?» было: «Шикарно!» Это было его любимейшее слово. Я даже предложила на его памятнике написать в ответ на вопрос «Как там дела?» - «Шикарно!».
- Гердт любил, когда его хвалили, или стеснялся этого?
Понимаете, нет таких людей (а если кто утверждает обратное, то это лукавство), которые не любят, когда их хвалят. Ни черта подобного! Вам приятно, когда говорят: «Ой, как ты хорошо выглядишь!», да? Может, ты и сама думаешь, что плохо, но если кто-то это сказал, то сразу чуть-чуть легче.
- После смерти Зиновия Ефимовича вы не могли представить другого мужчину рядом с собой?
Я знаю, что бывают бабы, которые в 70 лет влюбляются, но я и в 68 влюбиться не смогла. Не могу себе даже представить такого! Это не называется уже любовью - это некая организация бытовой жизни. Или кому-то скучно и в быту сложно, или, опять же, - побег от одиночества. Вот мне моя дочка говорит: «Мама, я не понимаю, как ты можешь жить в одиночестве?» Ни черта подобного! Я не в одиночестве живу. Я живу в уединении. Это совершенно другое. Скучно? Мне не бывает скучно. Не бывает, потому что я думаю, читаю… Вот с общением становится все хуже и хуже, потому что люди уходят, уходят, уходят…
Первые два года после его ухода я вообще была вне себя. Я никому не звонила, ни с кем не встречалась: все время впадала в какой-то ступор… Знаете, есть такая домашняя телефонная книжка. Вот я ее открываю, а там его почерком телефон и имя написаны - и все, я отпадала, я не могла…
Что такое сойти с ума от чьей-то смерти, я знаю: моя мама умерла столь неожиданно для меня, что я полтора часа была сумасшедшей. Я помню это, при мне была Катя и рассказывала, что я говорила, что делала, - это было совершенно вне здравого смысла. Знаете, я так устроена неудачно, что не плачу от большого горя. Я могу заплакать, когда петля на чулке спустится, а когда беда - я не могу слезу пустить. И после ухода Зямы я два года была в каком-то странном состоянии. Например, совсем не могла читать. Не могла читать по-русски, а по-английски могла. Вот такое было состояние. «Депрессуха», как это у нас называется. Но время делает свое. И я поняла, для чего я живу: чтобы моя дочка дольше не оставалась крайней, не становилась сиротой. Когда мы жили с Зямой вместе, мне казалось, что если он уйдет первым и я вдруг останусь одна, то я жить не смогу. Потом я поняла, что я не имею права так поступить, потому что есть дочь Катя. И я придумала себе, будто Зиновий Ефимович уехал в такую гастроль, что его просто рядом сейчас нет. И я не хожу на кладбище… То есть я хожу на могилу Зиновия Ефимовича, слежу, чтобы там было в порядке, потому что она не одной мне принадлежит: приходят люди, которые его талант почитают. Но я думаю, что пройдет лет полтораста, и кладбищ не будет вовсе. Или будут, как мне кто-то сказал, в Интернете. Пусть кто-то говорит, что он приходит на могилу, и ему отпускает душу и все такое… А у меня ничего не происходит. Я прихожу туда только для того, чтобы все аккуратно было. Но не к нему прихожу. Его там нет! И никогда не было! Разве это соединяет людей после смерти - лежащие кости? Ерунда! Соединяет совершенно другое. Я вот до сих пор, когда что-то происходит, машинально думаю: а Зямка что бы на это сказал? А как бы он отреагировал на это? И только так можно остаться верным…
Понимаете ли, чтобы в любви быть счастливым, нужно уметь дружить. Я считаю (и Зиновий Ефимович был со мной согласен), что дружба гораздо более высокое чувство, чем любовь. Только по одной причине: дружба не бывает несчастной. Дружба всегда счастливая. И еще огромное свойство - товарищество. Ведь что труднее всего в жизни? Просить. Просить трудно. А товарищ - это тот, кого просить не надо, кто сам знает, догадается. И твоя боль и забота - она и его тоже. Так что мы с Зямой очень дружили.
"Еврейская панорама", Берлин
До их встречи у Зиновия Гердта было два официальных брака и четыре гражданских. Но когда он увидел свою Татьяну, с первого взгляда понял, что без нее он не сможет жить. Татьяна Правдина дала любимому миллионами актёру самое главное: 36 лет нежной любви, настоящей дружбы, поддержки и глубокого доверия.
Зиновий Гердт, интеллигентный мальчик из еврейской семьи, в короткий срок ставший из актера самодеятельного театра настоящим символом мастерства. Его талант невозможно было скрыть. Он получил тяжелое ранение на фронте, после которого стал очень заметно хромать. Зиновий был уверен, что с таким дефектом путь на сцену ему теперь закрыт. Но разве мог талант оставаться невостребованным? Вначале он стал выступать с Театром кукол Образцова. Озвучиваемый ним образ конферансье «Необыкновенного концерта» завораживал.
Он был влюбчив и открыт в своих влюбленностях. Каждый раз он думал, что вот эта женщина навсегда. Но встретив свою ту, что была действительно предназначена судьбой только ему, он оставил свою немыслимую привычку жениться.
Она работала скромным переводчиком арабистом. И знала Зиновия Гердта лишь как актера. У Татьяны был в наличии муж, подрастала маленькая Катюша. С мужем они уже давно стали чужими людьми, которым приходится жить в одной квартире.
Она совершенно не была знакома с актерской средой, когда ей предложили работу переводчиком в гастрольном турне Театра кукол по Ближнему Востоку. И первая рабочая встреча ее просто поразила. Актеры показались ей людьми слегка развязными, да и вообще непонятными.
Татьяна видела актера раньше на сцене, когда была семнадцатилетней девчонкой. Но разве могла она представить, что через несколько лет дороги их сойдутся в одной точке? Женщина, уставшая нести на себе весь груз бытовых проблем, да еще и бесконечно оправдываться перед ревнивым супругом. Мужчина, обладающий какой-то необъяснимой харизмой. В него постоянно влюблялись, не замечая ни его небольшого роста, ни весьма скромной внешности.
Они летели на гастроли в Сирию, а Гердт уже точно знал, что эта скромная интеллигентная переводчица станет его женой. Фактически - пятой. Официально - третьей.
Зиновий Ефимович взялся за дело. В самолете он стал читать стихи. Надо сказать, что в его исполнении стихи обретали какой-то невообразимый глубокий смысл. Татьяна почти была готова влюбиться в этот проникновенный голос, в ласковые глаза. Останавливала ее лишь несерьезность ситуации. Ей все время казалось, что ухаживания Гердта, мимолетные прикосновения, попытки ей понравится, - все это лишь гастрольный роман.
Она сопротивлялась силе его обаяния целых полтора месяца. Все гастроли. Но расставаясь, они решили встретиться через два дня. Встретились на всю жизнь.
Когда они собрались уехать на несколько дней в Питер, мама Татьяны решила, что это уже повод познакомиться с новоявленным зятем. Гердт все понял только по одному Таниному виду. Он взял ее за руку и повел назад в квартиру. Он с порога пообещал жалеть свою будущую жену. А потом потребовал чаю. Ему очень хотелось чаю!
С этого момента началась трогательная любовь Зиновия Ефимовича к своей теще. Впрочем, он очень не любил ее так называть. Он называл ее мамой жены, считая, что такую достойнейшую женщину оскорбит даже намек на то, что она может быть анекдотичной тещей.
Удивительная гармония воцарилась в этой семье. Они любили и были счастливы в этой своей любви. Зиновий всем сердцем полюбил Катюшу, Танину дочь и всегда считал ее своим ребенком. Впоследствии Катя возьмет его фамилию, которую не станет менять даже в замужестве.
Зиновий Ефимович всегда подчеркивал, что Татьяна играет главную роль в их семье. Он сам не имел высшего образования, но был при этом классическим образцом человека интеллигентного. Как губка, он впитывал многие манеры от своей супруги. Радовался тому, что Татьяна Александровна помогает ему расти и становиться лучше.
Кто-то коллекционирует книги, кто-то картины, а вот их семья коллекционировала друзей. Они с глубоким уважением относились к каждой личности. Они любили друзей, в их доме всегда бывало множество людей. Они неизменно собирались на Татьянин день, День победы и день рождения Зиновия Ефимовича. Шумные веселые компании, бесконечные истории и воспоминания, эмоции, воспоминания.
Гердт говорил о том, что самым большим откровением стало для него высказывание Татьяны о дружбе. Это она сказала, что дружба величественнее любви, потому что не может быть безответной. На этом и строилась жизнь удивительной семьи. В не была, помимо глубокого взаимного очарования друг другом еще и настоящая дружба между супругами.
Татьяна Александровна с удовольствием занималась домом, обеспечивая гениальному Зиновию Гердту необходимый уровень комфорта. С тех пор, как ей разрешили сопровождать его во время гастролей, Татьяна всячески подстраивалась под его график, отменяла свои планы, чтобы полететь вместе с труппой. Это не было жертвенностью, это было жизнью, в которой жена понимает нужды и ожидания мужа, стремится во всем помочь ему. Не жертвуя, а любя. Не преклоняясь, а уважая.
Зиновий Гердт.
Когда серьезно заболел, он сказал жене: «Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!» Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза. Родные скрывали от него страшный приговор - рак легких. Они старались облегчить его страдания и не доставить новых.
Меньше, чем за месяц до своей кончины Зиновий Гердт еще играл на сцене. Его вынесли на руках, измученного, слабого. Он едва мог говорить и дышать. Но на сцене он вдруг преобразился: живой, энергичный. Остроумный. И со сцены его снова увезли в больницу.
Его Танюша была рядом с ним до последней секунды. После его ухода мир разбился на тысячи мелких осколков. Жизнь без него, казалось, закончилась. Татьяна Александровна знала, что жить дальше должна. Ради него и памяти о нем. Она убедила себя в том, что он просто уехал. В долгую творческую командировку. Она всегда прилетала к нему. И прилетит снова. Нужно просто подождать назначенного для встречи срока.
В 2016 году, к столетию со дня рождения Гердта, она выпустила книгу воспоминаний об актере. Она собрала и систематизировала не только свои впечатления и эмоции, а воспоминания о нем его друзей, которые, кстати, и сегодня собираются в его доме, как было заведено: на Татьянин день, День Победы и день рождения гениального актера.
